Литературная жизнь Шадринска

Знаменательное событие произошло на кафедре литературы и журналистики Шадринского государственного педагогического института: в свет вышло учебное пособие «Литературная жизнь г. Шадринска».
Книга предназначена для студентов-бакалавров и содержит в себе информацию о провинциальной литературе на примере шадринской беллетристики, а также сведения о шадринской реалистической прозе, поэзии и постмодернизму. Помимо перечисленного, в пособии представлен учебно-методический пакет, позволяющий освоить курс по литературе Шадринска в наиболее полном объеме.

Пресс-служба ШГПИ

комментария 2

  1. Boris:

    Здравствуйте коллеги! Я, Углицких Борис Алексеевич, уроженец г.Шадринска (проживший в нем 16 лет) очень бы хотел познакомиться с литературной жизнью моего родного и милого сердцу городка. Сам я, хотя и являюсь военным пенсионером (подполковник МВД), имею много литературных публикаций различных жанров. Сведения обо мне есть в любой поисковой системе. Помогите мне найти единомышленников-земляков.

  2. Boris:

    Публикую отрывок из моего эссе.

    Живу и помню.

    «Мысли, которые мы выбираем, подобны краскам, которыми мы пишем на холсте своей жизни».
    Луиза Хей, психоаналитик.

    Возможно, это потребность возраста – неожиданные приливы воспоминаний далеких лет, связанных с родными и милыми сердцу местами. Задерганные повседневными бытовыми заботами, мы как-то подзабываем то, что когда-то переполняло все наше существо своим теплом и добрым светом. И когда мы все-таки возвращаемся в те места, понимаем, что ничего не изменилось там. Все те же мы наивные и неопытные дети, все те же родные нам люди учат нас смотреть на мир добрым и сострадательным взглядом.
    Многие ли из нас знают о том, что давняя догадка древних мыслителей о материальности наших мыслей нашла свое подтверждение в блестящих по замыслу и уровню доказательств выводах современных ученых. А что есть такое наша память? Как ни странно, но механизм памяти пока учеными не расшифрован.

    …Мои воспоминания самых ранних лет – это калейдоскоп видений четырех-пятилетнего ребенка. Вот меня одевают (кажется, мама) в ясельках, а воспитательница стоит в дверях и грозит пальцем. Вот я еду в телеге, запряженной лошадью, в компании каких-то более старших ребятишек и вдруг падаю с телеги. Вот меня моет мама в жестяной ванне, мне тепло и щекотно от льющейся на голову воды. Вот мы с мамой, папой и сестренкой Ларисой (которая на полтора года младше меня) украшаем елку (а, вернее, маленькую и куценькую сосенку), вешая на нее какие-то разноцветные бумажки, а по радио (которое черной тарелкой, загаженной мухами, висит в углу комнаты) две тетеньки красивыми голосами поют волшебную по красоте (даже по детскому ощущению – неземную) песню. Я многие годы, заслыша эту песню, впадал в необъяснимый душевный ступор, как будто уходя в запредельный, нереальный мир блаженства и грез. Много позже я узнал, что это был дуэт из оперы П. Чайковского «Пиковая дама».

    …Я хорошо помню март 1953 года (это мне было 5 лет и 10 месяцев), когда нас, несмышленых ребятишек, выстроили воспитатели в садике в коридоре, и объявили о смерти Сталина. Помню, плакали и воспитатели, и нянечки, и многие из нас…А я, помню, плакать не мог, и от этого испытывал большую неловкость.

    …Помню много разных эпизодов, связанных с красивой природой Зауралья. Вот папа садит меня на раму своего блестящего, удивительно вкусно пахнущего кожей и машинным маслом велосипеда, и мы едем в лес за грибами. До сих пор видения того сырого и до краев наполненного прелыми лесными ароматами соснового бора стоят передо мной. А вот мы с мамой, папой и Ларисой отдыхаем на поросшем ивами и мелкой «гусиной» травкой берегу Исети. Трещат и цвикают кузнечики, квакают лягушки. Гудят где-то неподалеку день и ночь идущие по деревянному мосту, связывающем Шадринск с его огромным крестьянским районом, автомобили. А мы, блаженно вытянувшись на солнышке, хлебаем из алюминиевых мисок густую на крепком и холодном квасе окрошку.

    …В нашем городе стояли какие-то военные части. У нас даже за забором садика располагалось летное училище, и мы, мальчишки, постоянно клянчили через заборные щелки у дядей-солдат звездочки или «птички» (голубые эмблемки летных войск). И среди разного вороха моих тех детских «богатств», среди мотков проволоки, разноцветных стекляшек и глиняных свистулек эти военные вещички были самыми желанными.

    …Но, конечно, памятнее всех событий – это первые дни школьной учебы. Это первые робкие шаги вслед за строгой учительницей по широкой, пахнущей краской лестнице и гулкому длинному коридору. Это первое задание (нарисовать что хочется – на вольную тему), которое было оценено доброй учительницей авансом на будущие способности на «четыре». Это первый поход в шумный и бестолковый школьный буфет на большой перемене, где мне (несмотря на мою скромность) удалось-таки купить пирожок с повидлом и почти успеть его съесть до начала урока. И досада на самого себя за неудобства, связанные с появлением после этого в кармане форменной гимнастерки липнущей пакости бурого цвета. (О школьной форме хочется рассказать отдельно. У девочек она была, как всегда: коричневые платьица и черные фартуки. А вот у нас, мальчишек она почему-то была немного военизированной: гимнастерка серого цвета с ремнем и фуражка с черным пластиковым околышем). Это позволение мамы приходить после школы к ней на работу – в библиотеку автомеханического техникума, где мне выдавались глянцевые и пахнущие сладким запахом иссиня белой бумаги журналы «Огонька». Это первые переживания детской влюбленности. Неосознанные…непонятные… невесть откуда приключившиеся… Первые школьные победы и поражения. Первая двойка (?!). Да-да. Бескомпромиссная, хотя и добрая, учительница уже где-то на пятом занятии влепила мне двойку за грязь и кляксы. А как же было эти кляксы не посадить, если писали перьевыми ручками, а в чернила моей чернильницы-непроливашки постоянно попадал какой-то тряпичный мусор. Но зато и – первая пятерка! За букву «мягкий знак».

    …В первых классах я особых способностей, как полагаю, не проявлял. Учился средне (на четверки), отлично мне ставили только по прилежанию (была такая оценка) и поведению. Да и вообще первые мои классы ничем таким запоминающе ярким не оказались. Ну, ходил по утрам (с трудом разбуженный и наспех накормленный спешащими на работу родителями) в этот большой и шумный дом, где изо дня в день (!) надо было выполнять какие-то неподдающиеся осознанию задания. То надо было написать в тетрадке слова, и не просто правильно, а еще и красиво (путем нажима меняя толщину линий: на прямых участках пожирнее, а на загибулистых – потоньше). То надо было складывать и вычитать числа, применяя при этом непременно (учительница со строгим лицом ходила по рядам) палочки, когда ответ легко получался в уме. То надо было штопать носок на лампочке (на уроке труда), когда толком иголку-то в руке держать никак не получалось. Это уже где-то в классе шестом у меня вдруг пробудился интерес к школьным предметам, особенно к математике. А вот литература, увы, заинтересовала меня уже только в техникуме, когда я по рекомендации отца приступил к систематическому чтению.

    …Хорошо тем людям, у кого родословная просматривается на несколько поколений назад. Я же располагаю только теми скупыми воспоминаниями, какие оставила бабушка Лиза (мама моей мамы) и скудненькой информацией мамы.
    Род бабы Лизы – крепкий крестьянский, укоренившийся в сельской глубинке Зауралья. Жили ее предки в деревнях, позже отнесенных к Шадринскому району: Мыльниково, Сергеево. Ее отец Яков, ходивший в подкулачниках, чудом избежал репрессий. Мать Анастасия (она дожила почти до ста лет) была красива, смешлива и, обладая сильным голосом, слыла большой «песельницей». Баба-бабуся (мы, ее правнуки, почему-то так ее звали) бывало так рассказывала о себе: «Я ведь, голубчик, 15 ребенков родила, когда была молодой…Но не жили долго они…Жизнь ведь какая была: все в поле да в поле…Бывало положишь ребеночка под копешкой, а в рот рожок сунешь с молочком да хлебушком жеваным…Вот и не жили ребятишки, рожденные весной или летом…Только и остались те, что осенью родились…».
    Юность бабы Лизы пришлась на послереволюционные годы (она родилась в ноябре 1903 года). И, конечно, романтика больших перемен не обошла и ее, даже в их захолустном краю. Комсомолия и коммунистическая партия – все было у нее, как у всех – миллионов ее молодых сверстников и сверстниц. Знаю, что она была уполномоченным по заготовке хлеба, а потом – заведующей детским домом в селе Тюрюково (куда она свозила беспризорных со всего Шадринского района). Потом вышла замуж…
    Я так и не знаю, кто был мой дед Тимофей. Но судя по фамилии (Табуев…Сравните – Дудаев, Загаев, Радуев…) он был, наверное, откуда-то с Кавказа. Во всяком случае, и во мне, и в моей младшей сестренке черноглазой смуглянке Наташе что-то «кавказское» проглядывает…Хотя, может быть, я и ошибаюсь, поскольку сам Тимофей был сероглазым блондином. Дед оказался семьянином никудышным: родив троих детей, загулял, а потом и вовсе ушел из семьи. Он умер, когда мне не было и года…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *